Шут, придворный дурак, он же придворный мудрец — фигура необычная и амбивалентная. В мировой литературе шут, как правило, оказывается носителем скрытой мудрости, недоступной всем прочим обитателям двора, он же — единственный, кто может донести эту мудрость до короля в первозданной форме. Шут не боится ни королевского гнева, ни королевского горя — и может говорить всё, что угодно, точнее, всё, что нужно…
Пожалуй, самый известный подобный персонаж — это шут из шекспировского «Короля Лира»: когда короля оставляют все, от дочерей до вассалов, шут — остроязыкий, нелюбезный, и, прямо скажем, недобрый — остаётся единственной близкой королю фигурой и не бросает его даже в безумии… В литературе изобразить подобного персонажа не очень сложно — вспомните афористические реплики шекспировского Шута, по ним предельно ясны и его характер, и отношение к миру. А можно ли изобразить нечто подобное в живописи?
Джон Малер Кольер "Арденский лес"
Может показаться, что шуты в живописи — тема не очень популярная: в самом деле, кому интересно изображать, уж простите, дураков?.. Однако в действительности очень многие художники вдохновлялись либо образом шута в культуре — как мудреца-трикстера, либо вполне реальными шутами на придворной службе, зачастую отнюдь не забавными дурачками, а людьми образованными и интересными.
Пожалуй, первым художником, обратившим внимание на эту тему, стал Диего Веласкес, знаменитый и, без преувеличения, гениальный испанский живописец 17 века. В своих сильных, выразительных, эмоциональных полотнах ему, казалось бы, пристало изображать королей и святых; однако же нет, всю жизнь излюбленными «моделями» для Веласкеса были простолюдины, крестьяне, солдаты, пьяницы… и шуты. (Королей он, конечно, тоже писал, даром, что служил придворным художником, но, случайно или нет, они у него мало чем отличались от пьяниц и шутов…).
Взгляните на портрет придворного шута Эль Примо: первое, что обращает на себя внимание зрителя — высокий лоб и проницательный взгляд человека на портрете. Эль Примо словно бы нехотя оторвался от книги в руках, чтобы кинуть мимолётный взгляд на зрителя и решить — достоин ли он его внимания? Лишь некоторое время спустя зритель замечает непропорционально низкий рост и маленькие руки человека на портрете, но к тому времени это уже перестаёт быть главным… Эль Примо — вполне реальная и весьма выдающаяся историческая личность, королевский канцлер, учёный, поэт и лишь в последнюю очередь придворный шут. Настоящее его имя — дон Диего де Аседо; между прочим, Аседо — очень знатная дворянская фамилия, «Эль Примо» же — почётный титул, дававший множество привилегий (одна из них, как ни странно, состояла в том, что дон Диего имел право не снимать шляпу в присутствии короля; скорее всего, поэтому и на портрете он изображён в большой широкополой шляпе).
К сожалению, уму, гордости и благородству дона Диего положила несправедливые границы сама природа; с детства он страдал тяжёлым рахитом, в результате чего навсегда остался карликом. На портрете Веласкеса физические особенности Эль Примо видны прекрасно, не прикрыты и не ретушированы — однако, взглянув в лицо дону Диего, зритель моментально забывает о них и проникается уважением; пожалуй, что и немного робеет, как и положено в присутствии королевского канцлера.
А вот ещё один портрет кисти Веласкеса: на нём изображён дон Себастьян дель Морра, придворный шут правителя Фландрии Фердинанда Австрийского. Дон Себастьян сидит прямо, вытянув ноги, и гордо смотрит на зрителя, ничуть не стесняясь своего маленького роста — и даже как будто бравируя им (обратите внимание на роскошный красный плащ). Дескать, я, конечно, тебя ниже, зато и умнее, и влиятельнее, и дамы меня любят (так и хочется добавить «а чего добился ты?»). И в самом деле — дель Морра славился острым умом, образованностью и ироничностью, а кроме прочего, ещё и умением покорять дамские сердца — ни дать, ни взять, Тирион Ланнистер! Во взгляде его смешиваются гордость, самоуверенность и меланхолия — видно, что дону Себастьяну было о чём поразмыслить в жизни, и выводы, к которым он пришёл, жизни чести не делают…
К слову сказать, образ дона Себастьяна вдохновлял не только Веласкеса, но и столетиями позже Сальвадора Дали — в 1982 году он написал картину под говорящим названием «Себастьян де Морра с признаками катастрофы», взяв за основу работу Веласкеса. В то время жизнь Дали буквально разваливалась на части: умерла любимая супруга, сам художник тяжело заболел и стремительно утрачивал способность рисовать… Не потому ли взгляд дель Морры на картине пронизан такой меланхолией — и таким презрением к жизни, жестоко обманувшей, что самого дель Морру, что больного и одинокого Дали?..
Серия «шутовских портретов» Веласкеса весьма обширна — однако не только он отдавал должное этому непростому образу и воплощавшим его людям. Одна из самых известных картин на «шутовскую» тематику принадлежит польскому художнику Яну Матейко: полное название картины — «Станчик при дворе королевы Боны после взятия Смоленска». Что? Кто? Кто все эти люди, и причём тут Смоленск?
На самом деле всё очень просто. На рубеже XVI-XV веков Польшей правил король Сигизмунд Первый со своей супругой, красавицей-королевой по имени Бона Сфорца. В те времена Польша вела долгие и тяжёлые войны с Московией за пограничные земли; увы, для короля они закончились поражением и утратой Смоленска, крупного торгового города, к слову сказать, польско-литовского. На картине показан момент получения печальной вести — и первым, кто осознал всю тяжесть утраты, оказывается Станчик, придворный шут королевы Боны, один из самых умных и дальновидных людей при дворе…
Станчик — фигура историческая: настоящее его имя — Станислав Гуса, достоверно известно, что родился он в деревне под Краковом и происхождение имел, мягко говоря, невысокое; однако благодаря острому уму и красноречию сумел добиться весьма высокого положения при дворе, став не только (и даже не столько) шутом, сколько придворным философом, советником и чем-то вроде «серого кардинала». В XIX веке, в период польского национального возрождения, Станчик сделался символом польской независимости и воплощением патриотизма, а стараниями писателей и художников приобрёл поистине «шекспировские» черты (впрочем, похоже, он изначально в них недостатка не испытывал).
На картине Яна Матейко — который был не только художником, но и патриотом-повстанцем — Станчик изображён вне привычного амплуа весёлого философа-остроумца: он задумчив и мрачен, его яркий шутовской костюм выглядит на нём чуждо и странно. Он только что получил печальную весть — раньше придворных, раньше короля с королевой, которые танцуют на балу, веселятся и ни о чём не подозревают… Кстати, присмотритесь к лицу шута: он явно немолод, многое повидал в жизни, и лицо у него, прямо скажем… не шутовское. Это неспроста: в образе Станчика Матейко изобразил себя самого. Да, это автопортрет! И не только в плане внешности: пламенный патриот, Матейко очень тяжело переживал поражение польского восстания 1863-64 годов и в картине отобразил собственную боль и печаль об утрате родины.
Станчик, кстати, в польской живописи весьма популярный персонаж: взгляните на картину Войцеха Герсона «Сигизмунд Старый и Станчик» — чем не идеальная иллюстрация к архетипу шута! Вот величественная, тяжёлая, тёмная фигура короля — а рядом прямо на троне устроился яркий, пёстрый, почти невесомый шут, похожий на птицу; явно излагает Сигизмунду одну из своих многочисленных «шутовских» мудростей… Здесь Станчик ещё молод, лёгок и весел, ещё тешит себя надеждой, что король его послушает, что Польша будет жить в мире, что Смоленск не будет взят… Герсон — современник Матейко и его коллега в деле исторической живописи, однако его в его полотнах больше красок и надежды, меньше обречённости и трагизма.
И, наконец, самая… необычная картина, посвящённая шутам. Создатель её — Пауль Клее, знаменитый немецкий художник, преподаватель легендарного Баухауза — школы-коммуны художников-авангардистов, экспериментаторов, бесстрашных новаторов и наглых творцов. Своим ученикам Клее любил говорить: «Оправьте линию на прогулку». Сам он делал точно так же: в его картинах линии, формы, цвета гуляют, как им вздумается, прокладывают собственные траектории, рисуют собственные формы — и совсем не против, чтобы зритель сам трактовал их как захочется. Клее называют «примитивистом» — иной раз в качестве похвалы, иной раз наоборот. Но как бы то ни было, никто не отрицает мастерской работы художника с формой и линией, интуицией и подсознанием.
Картина называется «Маленький шут в трансе». Что или кто на ней — вам решать: вся трактовка под ответственность зрителя. Что, если автор вдруг скажет вам, что это просто набор линий, отправившихся на прогулку?.. Нет, зрителя не обманешь: среди внешне хаотичных форм проступает человеческая фигура — шут идёт вперёд, по ему одному известному пути, а может быть, и вовсе без такового; линии предельно свободны и заняты своими делами, а шут — своими. Вполне архетипический образ, если подумать…
А какой из шутов на картинах вызвал вашу улыбку?
Ольга Оринго
