28 ноября, с разницей в один год родились два литературных гения: Александр Блок (1880 г.р.) и Стефан Цвейг (1881 г.р.). В стихах и в прозе они рассказали о женской судьбе пронзительно, тонко, щемяще...  Помните ли вы их Незнакомок?

Так, как они рассказали о женской душе, повторить уже никто сейчас не сможет. И слова уже не те, и незнакомки все по соцсетям находятся быстро, и тайны не в моде.

А ведь было когда-то давным-давно случайное и удивительное открытие Блока, поэта Серебряного века:

...И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.

И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.

И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука...

Трепет и восторг от слов, падающих в душу навсегда. Белый томик прижать к груди, сидеть на крыше, стучать зубами от холода майской ночи, всматриваться в далёкие огни города и повторять наизусть, как мантру, заклинание на расставание и заклинание на будущее:

Луна проснулась. Город шумный
Гремит вдали и льет огни,
Здесь всё так тихо, там безумно,
Там всё звенит, — а мы одни…

Но если б пламень этой встречи
Был пламень вечный и святой,
Не так лились бы наши речи,
Не так звучал бы голос твой!.

Ужель живут еще страданья,
И счастье может унести?
В час равнодушного свиданья
Мы вспомним грустное прости…

Что ж, пригодились мне потом стихи Александра Александровича неоднократно - умела вовремя процитировать и произвести неизгладимое впечатление.  

Но юность чувствует стихотворные строки совсем иначе, проживая ритм слов и гладкость рифм не умом, а сердцем. Спасибо Александру Блоку за подаренное понимание бесценности слова, оброненного вовремя. 

А чуть раньше Александра Блока был Стефан Цвейг и удивительное его "Письмо незнакомки". Позже голубой томик Цвейга с новеллами был прочитан много раз, но первое знакомство, лет в двенадцать, запомнила навсегда, как удар молнии.

Впитывала каждое слово, не отрываясь, иногда забывая дышать... я была там, была той самой робкой серой соседкой, проживала новеллу, как историю из своей собственной жизни. Что может сказать о гениальности писателя больше, чем влюбленный в каждое слово читатель? 

О переезде писателя в дом, где встретились две линии жизни, несколько абзацев изысканного, гурманского описания, продуманного до мельчайших деталей:

"...Я потому рассказываю тебе все это, любимый, все эти до смешного мелкие пустяки, чтобы ты понял, каким образом ты мог с самого начала приобрести такую власть над робким, запуганным ребенком, каким была я. Еще раньше чем ты вошел в мою жизнь, вокруг тебя уже создался какой-то нимб, ореол богатства, необычайности и тайны; все мы, в нашем маленьком домике на окраине, нетерпеливо ждали твоего приезда. Ты ведь знаешь, как любопытны люди, живущие в маленьком, тесном мирке. И как разгорелось мое любопытство к тебе, когда однажды, возвращаясь из школы, я увидела перед домом фургон с мебелью! Большую часть тяжелых вещей носильщики уже подняли наверх и теперь переносили отдельные, более мелкие предметы; я остановилась у двери, чтобы все это видеть, потому что все твои вещи чрезвычайно изумляли меня - я таких никогда не видала - тут были индийские божки, итальянские статуи, огромные, удивительно яркие картины, и, наконец, появились книги в таком количестве и такие красивые, что я глазам своим не верила. Их складывали столбиками у двери, там слуга принимал их и каждую заботливо обмахивал метелкой. Сгорая от любопытства, бродила я вокруг все растущей груды; слуга не отгонял меня, но и не поощрял, поэтому я не посмела прикоснуться ни к одной книге, хотя мне очень хотелось потрогать мягкую кожу на переплетах. Я только робко рассматривала сбоку заголовки - тут были французские, английские книги, а некоторые на совершенно непонятных языках. Я часами могла бы любоваться ими, но мать позвала меня в дом. 

И вот, еще не зная тебя, я весь вечер думала о тебе. У меня самой был только десяток дешевых книжек в истрепанных бумажных переплетах, которые я все очень любила и постоянно перечитывала. Меня страшно занимала мысль, каким же должен быть человек, который прочел столько прекрасных книг, знает столько языков, который так богат и в то же время так образован. Мне казалось, что таким ученым может быть только какое-нибудь сверхъестественное существо. Я пыталась мысленно нарисовать твой портрет; я воображала тебя стариком, в очках и с длинной белой бородой, похожим на нашего учителя географии, только гораздо добрее, красивее и мягче. Не знаю почему, но даже когда ты еще представлялся мне стариком, я уже была уверена, что ты должен быть красив. Тогда, в ту ночь, еще не зная тебя, я в первый раз видела тебя во сне. 
На следующий день ты переехал, но сколько я ни подглядывала, мне не удалось посмотреть на тебя, и это еще больше возбудило мое любопытство. Наконец, на третий день, я увидела тебя, и как же я была поражена, когда ты оказался совсем другим, ничуть не похожим на образ "боженьки", созданный моим детским воображением. Я грезила о добродушном старце в очках, и вот явился ты - ты, точно такой, как сегодня, ты, не меняющийся, на ком годы не оставляют следов!..."

Выросла и поняла, что да - действительно, очень талантливо написанная новелла и перевод Даниила Горфинкеля прекрасный, но тогда я видела вживую эти книги и могла потрогать рукой кожаные переплёты...

Вместе с незнакомкой переживала глубокое отчаянье от того, что ОН не узнал её при встрече. Ведь в подростковом возрасте очень важно быть заметной и восхищать собою:

"...Ты не узнал меня ни тогда, ни после; ты никогда не узнавал меня. Как передать тебе, любимый, все разочарование той минуты? Ведь тогда в первый раз я испытала то, на что обрекла меня судьба, - быть не узнанной тобой всю жизнь, до самой смерти. Как передать тебе мое разочарование! Видишь ли, в те два года жизни в Инсбруке, когда я неустанно думала о тебе и только и делала что мечтала о нашей будущей встрече в Вене, я, смотря по настроению, рисовала себе самые печальные картины наряду с самыми упоительными.

Все было пережито в воображении; в мрачные минуты я предвидела, что ты оттолкнешь меня, с презрением отвернешься от меня, потому что я слишком ничтожна, некрасива, навязчива. Я мысленно вытерпела все муки, причиненные твоей неприязнью, холодностью, равнодушием, но даже в минуты отчаяния, когда я особенно остро сознавала себя недостойной твоей любви, я и мысли не допускала о самом страшном, убийственном: что ты вообще не заметил моего существования. Теперь-то я понимаю, - о, ты научил меня понимать! - как изменчиво для мужчины лицо девушки, женщины, ибо чаще всего оно лишь зеркало, отражающее то страсть, то детскую прихоть, то душевное утомление, и расплывается, исчезает из памяти так же легко, как отражение в зеркале; поэтому мужчине трудно узнать женщину, если годы изменили на ее лице игру света и тени, если одежда создала для нее новую рамку. Поистине мудр только тот, кто покорился своей судьбе..."

Начинать читать Стефана Цвейга в зрелом возрасте, наверное, не стоит, на мой взгляд... Эмоциональный метаболизм постепенно замедляется, как и любой другой, и чтение "Письма незнакомки" или "Амока" может вызвать ощущение шока, как килограм вкуснейших шоколадных конфет, которые в детстве легко исчезают, но после сорока уже роскошь не реальная.

Тогда я ревела от души над трагической судьбой незнакомой женщины, долго не могла отойти от колоссальных переживаний, выписывала в дневник цитаты... пока мама книжку не отобрала и не отправила смородину собирать. Но ведь чудесные были переживания, настоящая встреча с хорошей книгой. 

Наверное, только ОЧЕНЬ хорошие писатели могут оставаться в нас на уровне, подобному генной памяти. Они могут спасать нас от душевной пустоты и неловких пауз в разговоре, от графоманских попыток написать роман в пятнадцать лет и, самое главное, от желания любить тех, кто нас не помнит. 

Спасибо Александру Блоку и Стефану Цвейгу за правильное воспитание и за мои сегодняшние воспоминания.  А нет ли у вас воспоминаний об их творчестве? Поделитесь?